Опера «Сорочинская ярмарка»
Сильное впечатление произвела на Мусоргского красота южной природы. Он пишет Наумовым: «...В Полтаве и ее окрестностях воздух мягок до примирения и забвения всякого зла. Краса Полтавы — пирамидальные тополи как стражи-великаны стерегут дома, холмы и долины и при мягком лунном освещении, отражающемся на беленьких хатах и в воздухе, как „vert de lumiere" (Светящийся зеленый свет — фр.. Кстати, украинские пейзажи А. И. Куинджи полны именно этого «светящегося зеленого света», замеченного Мусоргским.), эти тополи- великаны почти черного цвета: картина волшебная... Тишина, спокойствие, необозримые роскошные поля, чудное небо и чарующий воздух и по цвету, особенно под вечер, и по вкусу — вкусный животворный воздух. ...Если бы видели Вы необозримую даль украинских степей, видели бы звездное небо, все засеянное светилами и сквозь прозрачный воздух светлое и в то же время темное, как сапфир, если бы дышали южнорусским воздухом, зовущим легкие и сердце вон из груди, мягким до того, что жить хочется и жить как можно больше и долее!» Восторженным, молодым чувством наполнены письма Мусоргского с юга.
И снова бурлят в нем творческие планы. На пароходе «от певуний» Мусоргский записывает греческую и еврейскую песни; задумывает большую сюиту для оркестра с арфами и фортепиано (на темы Закаспийского края): программа ее, по словам Мусоргского, «от болгарских берегов, через Черное море, Кавказ, Каспий, Ферган до Бирмы»: создает новые произведения — известную сатирическую «Песнь Мефистофеля в погребке Ауэрбаха» («Блоха»), фортепианные пьесы «Близ южного берега Крыма» («Байдары») и «Гурзуф у Аю-Дага».
Композитора окрылил прием у публики его «Сорочинской ярмарки»: «„Сорочинская"... везде вызывала в Украине полнейшую симпатию; украинцы и украинки признали характер музыки „Сорочинской" вполне народным, да и сам я убедился в этом, проверив себя в украинских землях».
К тому времени для «Сорочинской ярмарки» были написаны: оркестровая прелюдия «Жаркий летний день на Украине», первое действие — «На ярмарке» (не хватало только последней сцены паробка с цыганом). Был почти готов клавир второго действия, которое композитор считал ядром всей оперы. Вступление ко второму действию — Intermezzo «Сон паробка» — было переработкой «Шабаша» из «Ночи на Лысой горе» (паробку, наслушавшемуся рассказов о ведьмах и нечистой силе, снится всякая «чертовщина»). Из третьего действия была написана только «Думка Параси». Но сценарий, записанный еще в 1877 году, был драматургически продуманным и ясным.
Вчитываясь в повесть Гоголя, Мусоргский пишет Голенищеву-Кутузову: «Ты знаешь, друг, что твой скромный Модест (Модест — скромный — лат.) никак не может не отыскать у автора, его же дерзает музыкально воспроизводить, чего-то такого, что, может быть, ускользает от чувства и внимания иного, нескромного музыканта... С большой сцены надобно, чтобы речи действующих, каждого по присущей ему природе, привычкам и „драматической неизбежности", рельефно передавались в аудиторию,— надобно так устроить, чтобы для аудитории были легко чувствительны все бесхитростные перипетии человеческого насущного дела и чтобы вместе с тем они были художественно-интересны».
Но друзья-музыканты не одобрили его затеи. Композитор писал: «...На первом показывании 2-го действия „Сорочинской" я убедился в коренном непонимании музыкусами развалившейся „кучки" малорусского комизма: такою стужей повеяло от их взглядов и требований, что „сердце озябло", как говорит протопоп Аввакум. Тем не менее я приостановился, призадумался и не один раз проверил себя... Досадно, что с музыкусами развалившейся „кучки" приходится толковать через „шлагбаум", за которым они остались».
Мусоргского обвинили в том, что обыденную прозу текста действующие лица оперы передают с полной серьезностью и важностью в речах. Он возражал: «В том-то гоголевский комизм и заключается, что ничтожные для нас интересы чумаков да деревенских торговцев воплощены во всей искренней правде. „Сорочинская" — не буффонада, а настоящая комическая опера на почве русской музыки и притом по нумерации первая». Это действительно так, и если бы опера была закончена самим автором, она могла бы стать этапным явлением в русской музыке.