Новые знакомства. Серьезное увлечение музыкой
...Молодость, излишняя восторженность, страшное, непреодолимое желание всезнания, утрированная внутренняя критика и идеализм, дошедший до олицетворения мечты в образах и действиях...
М. П. Мусоргский, из письма к М. А. Балакиреву
...Я вижу, что хотя от дела не бегал, но делал по российской лености мало; к таланту своему особенного доверия не имею, хотя и не сомневаюсь в нем, а потому по силам работать хочу и буду...
М. П. Мусоргский, из письма к М. А. Балакиреву
Офицерская служба по образу жизни мало чем отличалась от учебы в гвардейской школе: по- прежнему день начинался маршировкой и учениями, а заканчивался кутежами. Правда, подчинялись офицеры теперь только высшему начальству, и еще считалось законченным обучение наукам. Как вспоминал позже биограф Мусоргского Н. И. Компанейский, в Преображенском полку царили «учение, маршировка, военный балет, визиты, танцы, карты, пьянство, политичные амуры в поисках богатой графини или, в крайнем случае, толстосумой купчихи. Мусоргский вполне усвоил внешние достоинства Преображенского офицера: имел изящные манеры, ходил на цыпочках петушком, одевался франтиком, прекрасно говорил по-французски, еще лучше танцевал, играл великолепно на фортепиано и прекрасно пел... к тому же он бросил предосудительные занятия немецкою философией, короче, будущность ему улыбалась...»
Раз в неделю гвардейцы несли караульную службу в царском дворце, а по праздникам принимали участие в парадах на Дворцовой площади. Назначались наряды и на другие дежурства. Однажды, дежуря во 2-м военно-сухопутном госпитале, Мусоргский познакомился с врачом и страстным любителем-музыкантом — Александром Порфирьевичем Бородиным — будущим крупнейшим композитором, который оставил яркую зарисовку этой встречи: «Модест Петрович был офицер Преображенского полка, только что вылупившийся из яйца (ему было тогда 17 лет). Первая наша встреча была в госпитале, в дежурной комнате. Я был дежурным врачом, он — дежурным офицером. Комната была общая, скучно было на дежурстве обоим; экспансивны мы были оба; понятно, что мы разговорились и очень скоро сошлись. Вечером того же дня мы были оба приглашены на вечер к главному доктору госпиталя Попову, у которого имелась взрослая дочь; ради нее часто делались вечера, куда обязательно приглашались дежурные врачи и офицеры... Модест Петрович был в то время совсем мальчонком, очень изящным, точно нарисованным офицериком: мундирчик с иголочки, в обтяжку, ножки вывороченные, волоса приглажены, напомажены, ногти точно выточенные, руки выхоленные, совсем барские. Манеры изящные, аристократические, разговор такой же, немного сквозь зубы, пересыпанный французскими фразами, несколько вычурными. Некоторый оттенок фатоватости, но очень умеренный. Вежливость и благовоспитанность необычайные».
Это знакомство не привело к дружбе. По-видимому, сказалась разница возрастов, темпераментов, жизненного опыта. Бородин был в то время серьезным, самостоятельным человеком, уже определившим свой профессиональный путь (медицина и химия) и упорным трудом добивающимся в нем успеха, а Мусоргский — семнадцатилетним несформировавшимся «мальчонкой», избалованным жизнью, легкими успехами в учебе, службе, еще совсем не осознающий себя как музыкант редкой одаренности. Конечно, они были в то время чужды друг другу; отсюда и этот слегка насмешливый тон в описании манер Мусоргского. Вскоре Бородин перешел на кафедру химии в Медико-хирургическую академию; их пути разошлись.
Однако именно с этого времени пустая жизнь гвардейского офицера начала тяготить Мусоргского, тем более что денег на нее не хватало, а отрабатывать таперством на пирушках было все-таки унизительно. В то же время его интерес к музыке стал серьезнее и глубже. Среди товарищей по Преображенскому полку появились любители-музыканты — певцы, пианисты, дилетанты-композиторы, которые образовали маленький музыкальный кружок. На вечерах кружка Мусоргский играл и блестяще импровизировал (Герке уже не давал ему уроков, считая его сформировавшимся пианистом). Нередко случались здесь горячие споры и схватки из-за музыки. Главной темой была сладкозвучная итальянская опера, которая вызывала протест у многих передовых русских музыкантов. Опираясь на авторитет Герке, Мусоргский противопоставлял итальянской опере моцартовского «Дон Жуана»; русских же опер он тогда еще не знал. Национальная музыка была «не в моде», считалась второсортной и исполнялась редко и плохо. Оперы Глинки, по официальной точке зрения, сформированной в придворных кругах, признавались неудачными, а сам Глинка — весьма посредственным композитором. Правда, отмечалось, что в «Жизни за царя» (так называлась тогда на сцене его опера «Иван Сусанин»), поставленной в 1836 году, есть несколько неплохих арий, хотя в целом это музыка — «кучерская». А на спектакли «Руслана и Людмилы» великий князь Михаил Павлович посылал своих проштрафившихся подчиненных в наказание, вместо гауптвахты!
Непризнанный официальной критикой Глинка с 40-х годов часто жил за границей, лишь изредка наведываясь в Петербург. Его опера «Руслан и Людмила», поставленная в 1838 году, шла на сцене все реже и реже, а через четыре года была снята с репертуара вплоть до 1858 года.