Детство. Семья. Родные места
Пору своего детства Модест Петрович всегда вспоминал как самую счастливую. Любящая мать, первые музыкальные впечатления, игра с крепостными ребятишками (родители никогда ее не запрещали), неяркая, но такая тонкая, нежная, родная красота окружающей природы — это было действительно счастьем. Очаровывали мальчика и нянины сказки. Няня, опекавшая барчуков, по-видимому, была человеком талантливым и духовно богатым — мальчики были очень привязаны к ней. Помещаясь во флигеле, недалеко от усадебного дома, дети, конечно, гораздо больше времени проводили с няней, чем с родителями. От нее впервые воспринял маленький Модинька музыку северной русской речи, с характерным неторопливым суховатым выговором. Сам композитор писал позже в автобиографии: «Под непосредственным влиянием няни близко ознакомился с русскими сказками. Это ознакомление с духом народной жизни было главным импульсом музыкальных импровизаций до начала ознакомления с самыми элементарными правилами игры на фортепиано».
Другое и очень яркое музыкальное впечатление получил мальчик от игры матери, которая неплохо владела фортепиано. Отец тоже любил музыку, особенно романсы Алябьева, Варламова, которые и сам с удовольствием исполнял. Тягу Модиньки к музыке первой заметила мать. Подслушав как-то его импровизацию на фортепиано, навеянную сказками няни, мать почувствовала незаурядные способности малыша к музыке и к великой его радости начала заниматься с ним. Музыкальную грамоту ребенок усваивал легко и быстро, да и технические упражнения, и пьески из детского репертуара самой Юлии Ивановны давались ему с легкостью. Музыкальное развитие мальчика пошло так быстро, что вскоре он только по слуху, без нот, выучил и более сложные вещи, которые слышал от матери. Стало ясно, что Модесту необходимо заниматься с учителем. Решили взять детям гувернантку-немку (тем более что мальчики подросли: старшему, Филарету, было уже десять лет, Модесту — семь), которая должна была учить детей кроме игры на фортепиано немецкому языку, арифметике, грамматике и географии.
Уроки истории родного края мальчик в изобилии получал от людей, хранивших устные предания о давних событиях. Торопец, в прошлом богатый торговый город, отражавший натиск врагов с Запада, сейчас был захолустным уездным городком с тихими кривыми улочками. Но интересного в нем все-таки было много — и «поклонные» горы, где в языческие времена стояли идолы и древние кумирницы, и остатки земляных укреплений «Малого городища», и девятнадцать церквей, столпившихся в центре города. От стариков можно было услышать захватывающие и увлекательные рассказы о битвах с Литвою (так в старину называли Польшу), об истории города, об Александре Невском, который не раз отбивал атаки ляхов. (Одно из сражений происходило на самом берегу озера Жисцы, того самого, где была усадьба отца Модеста.) История оживала, становилась близкой и реальной, и уже по-новому смотрел Мусоргский и на развалины старого Кремля, и на остатки старинных боевых укреплений. Романтика прошлого будоражила воображение.
В праздничные дни Торопец радовал глаз красками старинных национальных костюмов на гуляньях и хороводах; а русские песни Модест мог слушать часами. Любили мальчики смотреть в городе «камедь» — комедию, кукольный марионеточный спектакль, в котором действующими лицами были барин, приказчик, писарь, судья, купец, монах; каждый из них получал едкую сатирическую характеристику. Хлесткие стихи так метко передавали облик каждого типажа, что зрители покатывались со смеху. Модест был также в восторге и каждый вечер бежал смотреть спектакль, тем более что в Торопце в то время по праздникам давали такие «спектакли» около десяти раешников. У одних был кукольный театр, у других — «бумажная камедь», или «китайские тени». По примеру «бумажной камеди» Модест дома и сам сделал «камедь», которую и показывал в детской, повторяя прибаутки городских раешников. Вскоре он смастерил и другую, для которой вырезал из бумаги новые фигуры, изображающие некоторых соседей-помещиков и кое-кого из дворни. Изображение и реплики героев были настолько сходны с прототипами, что зрители восторгались и удивлялись такой наблюдательности мальчика.
Однако отец не разделял всеобщей радости: увлечение младшего сына простонародными забавами не очень ему нравилось — ведь он готовил детей к военной и светской карьере. В гвардейскую школу можно было определить мальчиков с тринадцати лет, а Модесту было только десять. Отцу порекомендовали «Петершуле» — Петропавловскую школу, в которой преподавание велось исключительно на немецком языке. В надежде, что строгие порядки дадут другое направление развитию Модеста и вытеснят из его головы раешные присказки, отец остановил свой выбор на этой школе.
В общем, вопрос об образовании был решен. К тому же отец рассчитывал, что, живя в пансионе, Модест сможет продолжать и музыкальные занятия — брать уроки музыки у лучших петербургских преподавателей. Летом 1849 года Петр Алексеевич с сыновьями выехал в Петербург, и в августе они прибыли в столицу.