Глава IV. Трагедия «Хованщины»
Вторая картина четвертого действия — предпоследняя в композиции музыкальной драмы — сочинялась в 1879—1880 годах. Пятое действие «Хованщины» было обдумано и во многом подготовлено Мусоргским значительно раньше. Еще летом семьдесят третьего года он показывал друзьям отрывки и сцены из этого действия, не торопясь, однако, заносить их на нотную бумагу («рано — пусть созреет»); тогда же в письмах В. Стасову он подробно рассказывал о драматургическом замысле, о характере сочиняемой музыки. «Раскольница, нами излюбленная,— писал он,— задумалась ай, ай!... кому ни показывал отпевание любовное, глаза пучат, до такой степени это небывалая штука; какие тут иезуиты; это смертный приговор любящей и брошенной женщины, а как тут объясняется сама собой глупость Андрея Хованского, что предпочел глупую, как он же, немку мощной и страстной женщине: раскольница язвит Андрея нелюбовью немки и жалеет его и ее, причитывая «аллилуя» и обходя его с зеленой свечой в обеих руках и в саване на мотив колдовства или заклинания на «ветер буйный», только иным ладом и иначе гармонизированным, пока не приходит Досифей...». В другом письме, буквально через несколько дней, Мусоргский сообщал уже Стасову и о задуманном хоре раскольников перед самосожжением «на колоратурной теме «unissono» клиросного старинного напева», и об оркестровой прелюдии к действию («шум леса в лунную ночь»), и об исповеди Досифея, которая «будет крайне разнообразна, и по задумке — надо полагать, не из бывалых: этим делом теперь мозги бродят...». Работа подвигалась быстро; сложился общий сценический замысел действия, обозначились музыкальные образы, темы, характеристики.
Но все, что тогда было задумано и найдено, как и то, что показывалось товарищам,— хранилось добрых пять лет в памяти Мусоргского. Лишь в 1878 году он написал «сцену Марфы с Андр. Хованским перед самосожиганием». К окончательному же формированию последнего действия он приступил, по-видимому, в 1880 году, когда завершена или почти завершена была работа над остальными четырьмя действиями музыкальной драмы (в клавире). Феноменальная память Мусоргского сослужила ему и нам неоценимую службу. В короткий срок, за несколько месяцев до смерти, Мусоргский воссоздал — с необходимыми изменениями и дополнениями (правда, в отрывочных, кое-где эскизных записях) — всю музыкально-сценическую композицию пятого действия за исключением лишь нескольких заключительных страниц. «...Наша «Хованщина»,— писал он Стасову 22 августа 1880 года,— окончена, кроме маленького кусочка в заключительной сцене самосожжения: о нем надо будет совместно покалякать, ибо сей «шельма» в полнейшей зависимости от сценической техники». Инсценировка «самосожжения» представлялась Мусоргскому по тем временам затруднительной, и он раздумывал, не лучше ли перенести весь эпизод самосожжения за сцену. Этот «маленький кусочек» — последний раскольничий хор — так и остался недописанным. Прекрасная тема хора (старинная раскольничья мелодия) едва начата эскизной разработкой. Римский-Корсаков и позднее Шостакович воспользовались ею, по-своему завершив в партитуре замысел Мусоргского.
Пятое действие «Хованщины» — ораторный финал народной трагедии. Собственно действия здесь мало: оно на исходе. И музыкально-сценическое развитие предельно сжато, лапидарно, аскетично. Это образное воплощение «раскольничьих страстей».
Сосновый бор. Скит. Лунная ночь. Завораживающая музыка прелюдии: «шум леса в лунную ночь, то усиливающийся, то утихающий, как прибой волн» (d-moll; выразительные унисоны струнных):
На фоне остинатного движения прелюдии звучит, словно овеваемый печальным шумом ночной природы, сосредоточенный монолог — «исповедь» Досифея («Здесь, на этом месте святе, залог спасенья миру возвещу...»). Проносятся думы о прошлом — «Сколько скорби, сколько терзаний...» — но спокойна сумрачная, строго распетая речь Досифея. Непримиримый в своем убеждении, он покорился «предначертанию судьбы». Старое бесповоротно рушится, раскол обречен. В молитвенном настроении Досифей обращается в скит, к братьям и сестрам по клятве. В ответ доносятся короткие реплики хора (a cappella; клавир, стр. 320—321). Желая, видимо, развить начало действия, Римский-Корсаков вставил перед этой сценой второй монолог Досифея, повторив музыку его ариозо из первого действия («Приспело время мрака...»), с новым текстом: «Погибло дело наше...». Но благое намерение не достигает здесь цели: вставка с механическим повторением музыки не оправдана драматургией финала и лишь затягивает сценическое развитие.