Глава III. Выстраданные годы борьбы
Невозможно усомниться в искренней убежденности этих слов Римского-Корсакова, отличавшегося безупречной честностью суждений. Но невозможно согласиться с его несправедливым приговором и тем более невозможно умолчать о нем: высказанный крупным, неукоснительно авторитетным представителем Могучей кучки, он, независимо от субъективных намерений, способствовал распространению одностороннего, т. е. тенденциозного взгляда на последний период жизнедеятельности Мусоргского.
Честное и самое искреннее заблуждение не перестает быть заблуждением со всеми его печальными последствиями. И то обстоятельство (для нас несомненное), что заблуждение Римского-Корсакова возникло не от умысла, а от искреннего и, быть может, доброго чувства, не меняет сути дела. Он опирался в своих выводах на один ряд фактов, особенно его огорчавших, даже возмущавших, и вольно или невольно отвлекся от другого ряда фактов, весьма существенных, важных. Вот почему обобщающее суждение Римского-Корсакова, непогрешимое субъективно, погрешило против объективной истины.
Музыка, созданная Мусоргским в те трудные, горькие годы, свидетельствует не об упадке, а о напряженном развитии творческих сил, о новых, удивительных открытиях. В свете этой непреложной истины бледнеют рассуждения о самомнении, непомерном тщеславии и обидах болезненного самолюбия композитора, что будто бы послужило причиной его «нравственного и умственного падения». Заблуждение в обобщающем выводе неизбежно обесценивает и выставляемые в качестве причинных доводов наблюдения — если и достоверные, то, очевидно, не характерные, случайные. Самомнение, высокомерие, тщеславие, неприязнь к критике — черты вовсе не типичные, более того, чуждые облику Мусоргского, человека необычайно скромного, мягкого и добросердечного, непримиримого лишь в идейной борьбе, в отстаивании своих художественных принципов. Ну а в творчестве — согласуется ли гениальная музыка «Хованщины» (хотя бы только «Хованщины») с падением таланта?!..
Нет, не о падении должна идти здесь речь, а об испытаниях и страданиях великого художника, переживавшего в последний, кризисный период жизненной борьбы глубокую духовную драму. Суровый приговор Римского-Корсакова не упоминает, однако невольно напоминает о ней. О, эти страницы «Летописи» писались не без горечи и скрытой боли; в них звучит не только осуждение, но и сожаление «прежнего товарища». Римский-Корсаков несомненно любил Мусоргского, но никогда не мог до конца понять его, а значит, и простить — простить в нем то, что казалось ему «непростительным».
Тут мы вновь соприкасаемся с внутренними противоречиями характеров и воззрений в Могучей кучке. В сложной обстановке общественной жизни семидесятых годов, после распада кружка, противоречия еще более углубились. Особенно остро сказывалось это в отношениях Мусоргского с композиторами кучки — «прежними товарищами», как выразился (и не случайно) Римский-Корсаков. Да, теперь это были прежние товарищи. Их связывала, и еще крепко связывала, общая устремленность передового движения, но в самом движении явственно обозначились развилины дорог.
В тревожное время распада кружка, создания «Бориса Годунова» и разгоревшихся споров о нем резко обнажились глубокие творческие разногласия между Мусоргским и друзьями, которым многое в его «крайних» реформаторских замыслах и свершениях представлялось неприемлемым. Быть может, именно тогда впервые Мусоргский остро ощутил свою одинокость среди товарищей. Летом 1872 года, вскоре после окончания «Бориса» (но еще задолго до его постановки), он писал Л. Шестаковой: «Светло прошлое кружка,— пасмурно его настоящее: хмурые дни настали. Не стану винить за это ни одного из сочленов, «бо несть злобы в сердце моем», но по прирожденному мне доброму смеху не могу не почтить кружок изречением Грибоедова: «одни повыбыли, другие, смотришь, перебиты»; то, что служило на пользу Скалозубу, зело печально для кружка, и как ни стараюсь я отогнать докучливую муху, что жужжит скверное слово «развалился», муха тут как тут со своим жужжанием — словно смех, гадкий смех слышится в этом жужжании. Вам, голубушка, остается собрать остатки разбившейся священной армии, и если невозможен бой с халдейской всячиной, то драться до последней капли крови в буквальном смысле. Найдутся бойцы, у которых не вырвешь знамени из рук... Художник верит в будущее, потому что живет в нем; эта вера толкнула меня... исповедаться перед Вами. Примите моего «Бориса» под Ваше крыло, и пусть от Вас начнет он, благословленный, свою публичную страду». Не под минутным настроением после случайной размолвки высказаны были эти горькие слова. Тревожные признаки разлада идейно-художественных воззрений тяготили Мусоргского.