Глава II. Опера и народ
Можно спорить о преимуществах той или другой авторской редакции «действия в царском тереме». Но невозможно согласиться с мнением тех музыковедов, которые утверждали, что в основной (второй) редакции Мусоргский «размагнитил» свой первоначальный замысел, лишил его социальной остроты, заслонив развитие драмы бытовыми и психологическими деталями и т. д. Жизнь опровергла эти несправедливые суждения. Из двух художественно равноценных редакций всеобщее признание получила именно та, которую сам Мусоргский считал окончательной. Ее разбором мы и продолжим рассказ, напоминая, где это понадобится, о предварительном варианте действия.
Начало — житейское течение быта в царском тереме. Царевич Федор склонился над «Книгою большого чертежа» земли Московской. Сестра его Ксения тоскует о потерянном женихе, датском королевиче. Мамка занята рукодельем. Сцена открывается жалобными причитаниями царевны. Федор утешает ее. Раздается бой часов — курайты приходят в движение. Федор хочет отвлечь сестру таинственной игрой заморской механики. Но что-то зловещее чудится в причудливых гармониях оживших курантов:
Царевна плачет еще горше. А мамка в суеверном страхе плюет и отворачивается. Она забавляет Ксению по старинному обычаю — песенкой да сказочкой. Ниткой света вплетается в действие остроумно варьируемая шуточная песня «Как комар дрова рубил...» (слова народные). Простодушная песенка подзадорила Федора. Он затевает с мамкой веселую «игру в хлест» («Сказочка про то и про се...», сюжет опять народный). В самый разгар оживленной песни-игры является Борис.
Скерцозность прерванной бытовой сценки — и красочный фон, и драматургический контраст появлению Годунова, выразительно подчеркнутому в музыке сумрачной фразой («Чего? аль лютый зверь наседку всполохнул?») с характерными интонациями, предвещающими его монолог. (Всего этого нет в предварительной редакции; ср. клавир, стр. 178 и 126.)
В общении с семьей угрюмый облик Бориса проясняется. Ласковой заботой проникнута его речь к дочери, горе которой замутило источник семейной отрады Годунова.
Трогательно серьезна его беседа с сыном, обозревающим чертеж земли Московской. Просвещенный ум Бориса радует усердное влечение Федора к наукам. Он поощряет его, в нем он видит оплот своих надежд. И мягко звучащая тема Федора — есть отражение последних надежд Годунова. Им владеет тревожная мысль. В наставлении сыну — «Учись, Феодор! Когда-нибудь, и скоро может быть, тебе все это царство достанется» — слышен затаенный мотив прощания (он глухо отзовется в предсмертном монологе царя):
Внутреннее развитие этой сцены повернуто к центральному разделу действия. Годунова охватывает тяжелое раздумье. Чего добился он, Руси владыка? что ждет его?... Музыка объемлет блуждающую мысль Бориса. Мотив прощания вызывает тень прошлого: коронация, народ и царь на площади...— и вновь возникает тема гнетущего предчувствия («Скорбит душа...»). Теперь она звучит в темном тоне as-moll, предваряя и окутывая речитативное начало большого монолога —
Достиг я высшей власти.
Шестой уж год я царствую спокойно.
Но счастья нет в моей измученной душе...
Этот монолог — одно из высших вдохновений Мусоргского. С непостижимой силой мастерства выразил он музыкою душевный мир царственного преступника, клокочущие в нем страсти и «змеи сердечной угрызенья», надменный укор судьбе и мрачную подавленность духа. Сложнейшая задача решена, с той проникновенной простотой совершенного воплощения драматической правды, которая не всегда дается даже гениальному художнику.