Глава V. Диалектика души
Повествование развертывается свободно, в переменчивом движении разнохарактерных эпизодов, связанных внутренним единством «вариантного-» развития. Интонационный строй музыкальной речи проникнут духом народной песенности. Простодушным лиризмом овеяно начало — мерное, неторопливое «покачивание» колыбельной (инструментальное вступление) и словно всплывающий из далекого детства крестьянский запев «Надо мной певала матушка...» (миксолидийская мелодия).
Простодушна и возникающая затем основная тема — «Будешь счастлив, Калистратушка!»,— очерченная в характере народной величальной песни.
Но за этим простодушием «величания» нищего Калистратушки («Будешь жить ты припеваючи...») угадывается скрытая ирония, остроту которой вы чувствуете уже в следующем эпизоде, когда — при словах «И сбылось по воле божией...» — плавная величальная тема оборачивается комическим наигрышем, а затем (при повторении тех же слов) — тонкой пародией на «возглашение» с амвона. А следующая, плясовая вариация темы — гротеск, обнажающий едкую насмешливость текста: «Нет счастливей, нет пригожей, нет нарядней Калистратушки!..»
В каждом эпизоде вариационного или, точнее, вариантного развития тема переосмысливается, меняет свой жанровый облик и характер, комическим контрастом подчеркивая горькую правду песни-притчи Калистрата. И чем оживленней комическое одушевление пьесы, тем глубже и острее ощущение этой правды. Образная сила ее выражения в кульминационном эпизоде — «Урожаю дожидаюся с незапа-ханной полосыньки» — достигает разящего сарказма.
Заканчивается песня иронической присказкой: «Да, будешь счастлив, Калистратушка, ох, будешь жить ты припеваючи!..» (заключительные строки, добавленные Мусоргским). В музыке вновь возникает мотив колыбельной, овеваемый угасающими полевками основной темы. Грустно.
Такова «первая попытка комизма» в творчестве Мусоргского, сочинение глубоко оригинальное по замыслу, многозначительное по результатам; «попытка» была чревата развитием, которое сказалось, и очень скоро, в новых вокальных пьесах-сценах композитора, а затем и в его крупных музыкально-драматических сочинениях.
«Калистрат» вошел в русскую музыку неприметно. Истинное значение этой пьесы (да и только ли этой) не сумели оценить по-настоящему даже старшие товарищи в балакиревском кружке. На Стасова она не произвела большого впечатления. Кюи же отозвался о ней с той снисходительностью, за которой чувствуется явное пренебрежение. 14 июня 1864 года он сообщал Балакиреву: «Модинька — воскрес. Он у меня бывает еженедельно. Сочинил два романса 12 и «Калистратушку» Некрасова, «Tableau de genre musical». Вот вам и новая музыкальная форма. Все это не лишено хороших поворотов, гармоний, мыслей, но в делом — весьма ерундиво». Это заключительное «ерундиво» звучит совершенно в духе балакиревских острот по адресу «Модиньки».
Римский-Корсаков познакомился с «Калистратом» и другими сочинениями Мусоргского той поры в 1866 году (по возвращении из заграничного плавания). Он отнесся к ним тогда с большим интересом, а «величальная» тема Калистрата настолько ему понравилась, что он использовал ее в своей «Псковитянке». Но то были непосредственные впечатления юношеских лет. Впоследствии, вспоминая о них в своей «Летописи» и характеризуя ранние вокальные пьесы Мусоргского, Римский-Корсаков заметил: «Играл мне Мусоргский и романсы свои, которые не имели успеха у Балакирева и Кюи. Между ними были: «Калистрат» и красивая фантазия «Ночь» на слова Пушкина. Романс «Калистрат» был предтечею того реального направления, которое позднее принял Мусоргский; романс же «Ночь» был представителем той идеальной стороны его таланта, которую впоследствии он сам втоптал в грязь, но запасом которой при случае пользовался. Запас этот был заготовлен им в «Саламбо» и еврейских хорах, когда он еще мало думал о сером мужике».