Глава III. В кружке, в «коммуне» и наедине с самим собой

Мусоргский прекрасно понимал важную роль кружка в движении новой русской музыки,— тем более не мог довольствоваться готовыми мнениями или непрекословными приговорами «старших» — Балакирева, Стасова, Кюи. Чутко прислушиваясь к ним, он все же по-своему оценивал события общественной и музыкальной жизни. И если самостоятельность его суждений в те годы еще не означала идейно-творческой зрелости, то их проницательность, во всяком случае, свидетельствовала об интенсивном развитии его критического мышления.

Характерна в этом отношении принципиальная позиция Мусоргского в споре о серовской «Юдифи», постановка которой весною 1863 года привлекла всеобщее внимание. В широкой публике опера Серова пользовалась шумным успехом; восторженно приняли ее и многие видные деятели литературы и искусства. Однако не все. Даргомыжский отнесся к ней сдержанно, а старшины кружка — Балакирев и особенно Стасов — враждебно.

Мусоргский присутствовал на премьере «Юдифи» (16 мая) в Мариинском театре, где встретил Стасова, крайне возбужденного, и откровенно высказал ему свои непосредственные впечатления от оперы. Произошел разговор, получивший своеобразное отражение в письме Стасова к Балакиреву, находившемуся тогда в Пятигорске. В длинном послании (наутро после премьеры), бурно изливая свое возмущение и «Юдифью» и ее успехом у публики («толпы-холопки»), Стасов между прочим писал: «Что мне в Мусоргском, хоть он и был вчера в театре? Ну да, он как будто одно думает со мною, но я не слыхал у него ни одной мысли, ни одного слова из настоящей глубины пониманья, из глубины захваченной, взволнованной души. Все у него вяло, бесцветно. Мне кажется, он совершенный идиот. Я бы вчера его высек, мне кажется, оставить его без опеки, вынуть его вдруг из сферы, куда Вы насильно его затянули, и пустить его на волю, на свою охоту и свои вкусы, он скоро зарос бы травой и дерном, как все. У него ничего нет внутри». Балакирев, знавший тогда только первый акт «Юдифи», отвечал Стасову более спокойно, стараясь быть «беспристрастным», однако в общем согласился с его оценкой оперы Серова. Относительно же Мусоргского высказался с удручающим лаконизмом: «Мусоргский почти идиот».

Горько вспоминать эти несправедливые осуждения друзей, но умолчать о них нельзя. Они возникли не случайно (в том убеждают нас и факты, приведенные ранее). Острота момента лишь усилила резкость проявления «опекунской» нетерпимости Балакирева и Стасова, не позволившей им объективно разобраться в существе дела. Между тем Мусоргский, на которого они так ополчились, судил гораздо проницательней. Уехав вскоре после первых представлений «Юдифи» в Торопец (по делам имения матери), он отправил оттуда Балакиреву большое письмо (10 июня 1863 г.) с глубоко содержательным разбором оперы Серова. Это письмо, плод раздумий наедине с самим собой, представляет интерес исключительный, и на нем стоит остановиться.

В своем разборе «Юдифи» Мусоргский строго критичен, порой — словно из сочувствия к адресату — подчеркнуто критичен. Но его критика совершенно свободна от субъективной неприязненной предвзятости. «Во всяком случае Юдифь,— констатирует он в начале письма,— первая после Русалки серьезно трактованная опера на русской сцене» (одного такого утверждения, видимо, было достаточно, чтобы возбудить гнев Стасова и Балакирева). Мусоргский дважды слушал «Юдифь», однако не претендует на окончательный приговор: «трудно по первым впечатлениям судить о достоинстве оперы». Многое в ней ему не нравится, иное оспаривается; и все же чем-то «Юдифь» взволновала его, вызвав размышления об опере — они-то и представляют для нас главный интерес.

Характеризуя замысел, сюжет и музыку оперы (все нотные примеры из партитуры — по памяти!), Мусоргский выказывает чуткость эмоционального восприятия и ясность эстетических суждений ума, проникающего в творческие намерения автора, распознающего удачное и неудачное в их осуществлении. Замысел «Юдифи», идея народной героической оперы привлекает Мусоргского. Он чует реальные возможности творческого воплощения замысла в музыкальной драме, остающиеся неиспользованными. Так, касаясь экспозиции первого акта «Юдифи», Мусоргский пишет: «я замечу здесь важное упущение, сделанное Серовым. Фраза:

рисующая положение народа, лежащего в изнеможении на сцене, пропадает с начинающимся речитативом старост.— Я бы ее продолжил, прибавил бы сочку, и на развитии, на ходах этой фразы, построил бы декламацию старост.— Не надо забывать, что на сцене: молча в беспорядке лежат истомленные жаждой евреи, а Серов и думать о них забыл...».

← в начало | дальше →