Глава II. Новое время
И в балакиревском содружестве это понимали. Даже резко прямолинейный Стасов, непримиримо относившийся к Серову, нередко — сам того не замечая — опирался на его же теоретические работы, высказывания и доводы. Как ни сильна была личная вражда, идейная близость была сильнее. Критическая мысль Серова, остро пытливая в анализах, инициативно смелая в обобщениях и перспективных выводах, несомненно, питала творческий рост молодых композиторов, расширяла их кругозор, помогала добиваться самостоятельности в решении собственных замыслов. Н, Компанейский не без основания замечает: «Балакиревский кружок только потому выпустил сноп роскошных ракет, что они были начинены порохом В. В. Стасова, направление же их траекторий создавалось критическими статьями А. Н. Серова, которому подчинялись вопреки воле все члены кружка, с Мусоргским в особенности, в чем я имел случай неоднократно убедиться из его слов». Замечание дельное. Мы увидим далее, как много ценного почерпнул в трудах Серова Мусоргский, умевший отделять талант передового художника и его человеческие слабости...
В 1868 году искреннее желание сотрудничать с кружком высказал молодой Чайковский. Его считали представителем противоположного лагеря — он вышел из враждовавшей с кружком Петербургской консерватории (из классов А. Рубинштейна и Н. Зарембы) и успел уже подвергнуться критическому разносу Кюи за кантату «К радости».
Тем не менее он искал сближения с балакиревским кружком — велика была притягательная сила содружества талантов, боровшихся за передовые идеи искусства.
Чайковский жил тогда в Москве, работая в недавно учрежденной там консерватории, во главе которой стоял Ник. Рубинштейн. В один из своих приездов в Петербург Чайковский появился на вечере у Балакирева. Знакомство развеяло предвзятую настороженность: «...он сыграл нам 1-ю часть своей симфонии g-moll, весьма понравившуюся нам,— вспоминал Римский-Корсаков,— и прежнее мнение наше о нем переменилось и заменилось более симпатизирующим». Наметившееся сближение обещало быть исключительно плодотворным. Увертюра-фантазия Чайковского «Ромео и Джульетта», написанная в 1869 году под воздействием Балакирева, встречена была в кружке восторженно. И Стасов уже провозгласил: «вас было пятеро, а теперь стало шесть». И этому хотелось верить, тем более, что Чайковский и в печати заявил себя союзником и защитником балакиревского содружества.
Возможно, слова Стасова сказаны были сгоряча, но чутье его не обманывало: Чайковский искренно сочувствовал передовому движению русской музыки. Однако задачи его понимал по-своему и по-своему убежденно решал их. И тут-то он столкнулся с нетерпимостью авторитарных взглядов и суждений Балакирева и Стасова, твердо уверенных, что их собственное «по-своему» является единственно правильным.
Сближение не привело к объединению, казалось, столь реальному. Напротив, Чайковский вскоре отошел от кружка. Его творческая деятельность разрасталась в самостоятельную раскидистую ветвь передового движения русского искусства. Отчуждение Чайковского от балакиревского содружества — несмотря на известную общность идейно-творческих устремлений, которая так или иначе сказывалась и впоследствии,— оказалось неизбежным и по другим причинам. На рубеже семидесятых годов в жизни кружка обострились внутренние противоречия и произошли изменения, предвещавшие неминуемый распад...