Глава III. Конец карьеры, начало жизни
Наивно думать, что гвардейская служба полностью оградила Мусоргского от всей этой возбужденной общественной жизни, что не было у него в то время иных дел и интересов, кроме полковых учений, великосветских приемов и пирушек, ну и «легкого музицирования». А ведь нередко именно так представляется молодой Мусоргский в биографиях, составители коих, добросовестно передавая «анкетные данные» и внешние черты будущего композитора, изображают его — вольно или невольно — типичным представителем той узкой среды, в которой он оказался в данный (сравнительно недолгий) период. Справедливо подчеркивая отрицательное воздействие этой среды, несправедливо принижают до ее уровня и духовный облик молодого Мусоргского.
Для натуры творчески одаренной, остро наблюдательной, мыслящей «среда» — понятие неизмеримо более широкое: это окружающая жизнь во всем разнообразии ее проявлений, доступных восприятию пытливого ума и отзывчивого сердца. И Мусоргский жадно интересовался ею, тем более что теперь не был стеснен казарменными условиями закрытого военно-учебного заведения.
Брат композитора, Филарет Петрович, сообщает, что Модест Мусоргский «в отроческих и юношеских годах и уже в зрелом возрасте всегда относился ко всему народному и крестьянскому с особенною любовью, считал русского мужика за настоящего человека...». Легко себе представить, как глубоко должно было волновать Мусоргского горячее обсуждение предполагаемых и чаемых реформ и прежде всего «крестьянской проблемы», стоявшей тогда в центре внимания русской общественности.
Надо заметить, что полковая служба оставляла довольно свободного времени. Он имел возможность многое слышать и видеть, наблюдать, читать, размышлять и, конечно, заниматься любимым искусством, музыкой. К великому сожалению, эту возможность Мусоргский (как в свое время и Лермонтов) использовал далеко не полностью. Свободное время порой безрассудно расхищалось бездельем светских развлечений и разгулом офицерских пирушек. В этом смысле влияние гвардейской обстановки было наиболее ощутимым и наиболее вредным. И все же, как ни дурно было это влияние, оно могло лишь затормозить, но не остановить идейно-творческий рост молодого Мусоргского.
К тому же и среди гвардейцев Преображенского полка нашлись люди, искренно любившие музыку, с которыми Мусоргский нередко делил свои досуги. В. Стасов пишет о них: «Тут были и певцы, и пианисты. К первым принадлежал некто Орфано, довольно приятный баритон, ко вторым — Орлов, носивший название «маршевого музыканта», потому что особенно любил военные марши, и Ник. Андр. Оболенский, изрядный пианист, которому Мусоргский посвятил тогда же маленькую фортепианную свою пьесу, уцелевшую и до сих пор в рукописи. Она озаглавлена так: «Souvenir d'enfance. A son ami Nikolas Obolensky. 16 октября 1857 г.». Наконец, тут же, в числе товарищей офицеров, находился Григ. Алекс. Демидов, впоследствии композитор романсов и в 60-х годах инспектор классов Петербургской консерватории. Со всеми этими музыкальными товарищами Мусоргский часто встречался, и они занимались музыкой. При этом у них нередко происходили самые горячие споры и схватки из-за музыки: несмотря на то, что и сам он частенько ходил в итальянский театр и играл отрывки из итальянских опер, Мусоргский уже и тогда (как мне рассказывал один из этих офицеров) начинал не любить итальянскую музыку и за нее нападал на своих товарищей-преображенцев, разумеется, безусловных поклонников модной музыки и модного пения. Он и сам еще немного знал хорошей музыки, и «Руслан», и «Иван Сусанин», и «Русалка» были ему неизвестны, но он, по крайней мере, ссылался на ту музыку, гораздо выше итальянской, какую успел узнать от Герке: он ревностно указывал товарищам на моцартова «Дон Жуана», на дуэт и разные другие нумера оттуда, как на образцы «настоящей и хорошей музыки».
Эта зарисовка вносит свежий штрих в характеристику молодого Мусоргского. Он полон музыкальных мечтаний и впечатлений, он жаждет художественной деятельности. На первых порах его устраивает даже этот маленький кружок гвардейских меломанов, где можно музицировать и упоенно спорить об искусстве — об итальянской опере, которая и влечет и чем-то уже не удовлетворяет его, и о божественном Моцарте, и о многом ином...